16 марта на здание Драматического театра в Мариуполе, где укрывалось от обстрелов около 1300 тысяч человек, российская авиация сбросила бомбу. По данным Мариупольского горсовета, погибло не менее 300 человек. 

Виктория Дубовицкая вместе с 6-летним сыном Артемом и 2-летней дочкой Настей находились в здании театра, когда произошел авианалет. Всем троим удалось спастись, а потом и выбраться из Мариуполя. Семью вывез в безопасное место муж Виктории — Дмитрий. Он приехал за ними в Мариуполь из Польши, куда до войны уезжал на заработки.

Вечером 23 марта семья прибыла в пункт приема переселенцев в Запорожье. Из-за комендантского часа Дубовицкие остались в городе на ночь, чтобы на следующий день продолжить свой путь. 

Пока они собирали вещи в своем номере запорожской гостиницы, мы поговорили о ситуации в Мариуполе, бомбардировке Драмтеатра и спасении из города. 

Виктория и Дмитрий объяснили, что согласились рассказать свою историю, чтобы другие знали правду о происходящем в осажденном Мариуполе.

Первые дни войны

Виктория Дубовицкая

Когда началась война, мы поехали к подруге — она жила возле порта. Сами жили на АС-2, в частном секторе. Дома нам прятаться негде было — подвала у нас не было вообще. Единственное, что было — в ванной комнате вырыта яма, и я перевернула ванную, чтобы там прятаться. Там было место только для детей. Я была так — сидела рядом с ними и все.

Потом позвонила подруга — уже пропадала связь, но она дозвонилась — сказала: приезжайте ко мне, я вызову вам такси. Такси ждали около полутора часа: никто не брал. Потом они запросили очень большую сумму за такое расстояние. Если мы могли доехать раньше за 50 гривен, мы ехали за 200. В обед, часов в двенадцать, уже уехали к подруге, были у нее.

Первые пять дней еще был свет, потом его отключили. Остался один газ. Отопления уже не было. Было холодно, и мы топили. На шестой день перестал ходить транспорт: я еще возвращалась домой питомцев покормить, выпустить. А так все там осталось. Из вещей я только успела взять коричневую сумку — туда положила несколько вещей детей и все.

Убежище в Драмтеатре

Когда на седьмой день подруга вышла в магазин на Черемушках, там было три больших взрыва, и ее волной унесло. Она смогла дозвониться мужу — он военный. Сказал, что пятого числа на два часа будет эвакуация от Драмтеатра. Чтобы мы собрались и поехали или пошли туда пешком, и уехали из города.

Мы еле договорились, чтобы нас отвезли в Драмтеатр. Водитель просто пожалел, что мы с детьми, подобрал на дороге. Мы были уверены на сто процентов, что есть эвакуация и нас заберут. Но никакой эвакуации не было. Мы два часа с детьми на морозе простояли. У подруги тоже девочка два года. Тогда мы попросились в Драмтеатр.

Там за главных были Дамир, актер, и была Женя. Они нас пустили. И уже вечером люди, которые стояли на эвакуацию, — наверное, тысячи три-четыре было — оказались в Драмтеатре. Никто не уехал. Всех людей, которые пытались уехать дальше «Тысячи мелочей», на левый [берег], в разные стороны, возвращали наши военные.

Дамир вышел и говорит: берите и ломайте сцену, ломайте стулья, чтобы просто было вам где посидеть. И мы ломали. Мы ломали принадлежности для сцены, мы рвали шторы, декорации.

Драмтеатр за несколько дней до авиаудара. Скриншот видео

В Драмтеатре не было бомбоубежища — обычный подвал. Единственное, он отличается тем, что стенка у него идет не 50 сантиметров, а метр — все. Причем, окошечко маленькое выходило прямо на улицу.

В подвале Драмтеатра уже были люди, которые приехали, когда начали бомбить Сартану (поселок под Мариуполем — Ґ). Когда мы пришли, там уже было все переполнено. Вокруг сцены идут монолитные стены с колоннами, и мы там на полу легли с детьми пересидеть. Постелила такую дощечку тонкую и попросила, чтобы мне дали хотя бы штору, чтобы положить детей и вот на этой шторе мы лежали.

Нам повезло, что рядом с нами были люди: бабушка Лиля с дедушкой Игорем. Они уехали из Горловки, когда там началась война, и восемь лет прожили в Мариуполе. Я — с двумя детьми. Они постоянно хотят кушать, у нас ничего нет, они голодные. Единственное, слава Богу, волонтеры… Ну, как волонтеры — обычные люди, такие же как и мы — они сгруппировались и где-то пошли грабить магазины. Печенье, конфеты раздавали детям, чтобы те хоть что-то ели.

На третий день нашего пребывания сделали кухню: просто где-то взяли огромный казан. В обед начали хоть что-то готовить на костре, супчики какие-то. Жгли декорации, ломали все, потом пилили сухие деревья. В первую очередь кормили детей.

Воду мы брали из резервуара с отстоянной водой, который есть в Драмтеатре на случай пожара. Эту воду кипятили, и на ней готовили. Приезжала пожарная машина, заливала туда воду. Такую же, не то чтобы из крана — в резервуаре вода была гораздо хуже. Кипятили — а на дне кружки черный ил лежал.

…Разное было. Люди настолько были злые, и им было все равно на то, что дети. Когда были взрывы возле Драмтеатра, мужчины бежали в подвал, который уже был забит, и другим людям приходилось их оттуда вытаскивать.

Приходили актеры Драмтеатра и нам помогали. Их не брали в убежище, только если с детьми. Дамир и остальные, которые сгруппировались, сделали свою систему охраны. Были люди, которые просто грабили магазины, — пришли, набухались там. Таких выгоняли из Драмтеатра.

Здание драмтеатра до авиаудра с надписями «дети», видными издалека. Фото: MAXAR TECHNOLOGIES

Через пять дней приехали военные, «Азов», и увидели, что в Драмтеатре очень много детей, что там вообще, в принципе, были люди. Нашли волонтеров, которые привезли лекарства хоть какие-то и гуманитарку: памперсы детям и все такое. Выдавали по четыре штуки на ребенка.

Ну, а мы что, шесть дней пролежали, дети оба заболели, у Насти воспаление легких. Мы пошли к врачу. Она дала антибиотики, дала сироп от кашля. Говорит: «Это все что я могу».

Забирали в Драмтеатр людей просто с улицы. Когда бомбанули рядом супермаркет с алкоголем, раненых забирали в Драмтеатр, чтобы оказать им помощь, и отвозили потом на своих машинах в больницу. Трупы уже забирали «азовцы».

Люди выходили перекурить, и хоть свет увидеть. Детей мы не выпускали: то есть у нас стояла охрана и говорила, что детям нельзя: «Детей нельзя, не выпускайте, держите, сидите за колоннами». И постоянно нервы, нервы. Благо, с нами были мужчина с женщиной рядом, и когда я не выдерживала, он просто забирал Артема и игрался. Он их называл «бабушка» и «дедушка».

Моя подруга познакомилась там с мужчиной — он бывший полицейский и начал нам помогать кухней. Там были какие-то свои привилегии: еду в первую очередь давали, могли не саму юшку дать, а уже и с картошечкой супчик. Те, кто на кухне был, у них были свои привилегии. И он бежал — и дедушка тоже был на кухне — и они оба бежали, чтобы просто принести детям еду. Могли сосиски с кухни взять, чтобы вечером дети покушали. Ели раз в день. Изредка могли два раза в день кушать. Это было дня за четыре до этого взрыва.

Авианалет

Мы были в Драмтеатре, когда ракета прилетела.

Все нам говорили: в Драмтеатре безопасно — сидите там. Актеры не пускали только  туда, где сцена: там нет крыши, а купол, десять сантиметров штукатурки. Но было настолько много людей, что им негде было оставаться. Открывали гримерки. Мы были в прожекторной. Там было стекло, и мы попросили, чтобы его забили.

Ракета упала прямо в центр театра.

У меня старший ребенок был на первом этаже. Я говорю: Артем, пошли, надо покушать, уже время хоть что-то поешь, давай покушаем. Он не хотел, но я уговорила. Вот как чувство было, что надо его забрать. Я его забрала. Мы только зашли… Был еще мальчик — попросился с нами посидеть, а его родители остались на сцене. Я его забрала с собой. Мы зашли в комнату — и тут же произошел взрыв.

Меня — в спину это прожекторное стекло, стена на меня! Я от стены — в другую стену лицом, и волна пошла на спину. Настя была возле стены — мы постелили штору. Бабушку с дедушкой посадили на свое место между колоннами, потому что там было безопаснее. После взрыва они сразу подскочили и начали кричать, а дочку я не слышала. Ее я не слышала, чтобы она кричала!

Это было настолько страшно, я думаю: «Все, ее уже нет…».

Настя была возле стены, которая завалилась. И лежали вещи — я утром сложила, и положила вот так одеяльце. Она упала лицом вниз, и сверху ее завалило одеялами, а еще сверху — камнями. Когда я ее щупала, я щупала камни. Я не могу ее найти, все темно, эта пыль, дышать нечем. Артем и другой мальчик кричат — я одного за куртку, другого за куртку, а они бежать. У нас была открыта дверь, если бы я ее закрыла, мы бы там и остались, ее бы просто завалило.

Я говорю: «Стойте!». Я кричу, а они разрываются, пытаюсь дочку нащупать — и не могу. Она не кричит. И я думаю, Господи, пускай только закричит, и я ее найду и достану, только пускай закричит, потому что ничего не видно и не слышно. И когда она закричала «Мамочка!», я ее начала раскапывать и за куртку вытянула. Смотрю, вроде бы руки, ноги — все при ней. Вытащила ее, этих на руки, за руки, и мы побежали по лестнице. Люди все кричат, кого просто выносят. Море крови, просто море крови!

Драмтеатр после авиаудара. Скриншот видео

Каждый сам за себя. Охранники, которые дружинниками себя называют, начали выкапывать людей. И я помню, один из охранников кричит: «Помогите, мужчина под завалами, он живой, помогите мне его вытащить». А я стою и говорю, а что я сделаю? Я сама с тремя детьми осталась, я не пойду его доставать оттуда. И мальчик кричит: «Моя мама сдохла?». Он настолько был испуган и говорит: «Моя мама сдохла? Я буду с тобой жить?». А куда мне, куда я тебя возьму?

Я только знаю, что мальчика этого зовут Назар. Я помню, как выглядят его родители. Но когда сказали, что это все на сцене произошло… Он говорит: «Моя мама там». Я говорю: «Я не знаю, Назар, жива мама или нет, мы будем искать ее». И я отдала его охраннику.

Подруга была в холле, так как записывала людей: кто уезжает и приезжает. У нас были списки, свой порядок. Когда произошел взрыв, одному из охранников в голову прилетело — он был весь в крови, и куртка у него вся была в крови. Он, получается, закрыл ее собой. Она сидела, он над ней стоял, и второй над ней стоял — они оба ее закрыли. Одному в спину вроде бы прилетело, другому — в голову. Они кажется были в сознании. Она успела добежать к бабушке с дедушкой, и сидела с ними. Я  пришла, а у нее такие глаза.

Я говорю: «Слышишь, надо забрать документы и бежать». А она говорит: «Куда бежать? Я не знаю куда бежать». Я говорю: «Побежали к твоей маме». Ее мама была в Новоселовке (район в Мариуполе — Ґ), благо, она забрала дочку ее за два дня до взрыва и отвезла к себе. Тоже под взрывами, и ракеты прилетали, и просто с пушек стреляли и снаряды летели, а она ребенка несла…

Убежище в Новоселовской школе

И мы побежали. Взяли бабушку, дедушку, я взяла документы — остальное оставила все там. Первое, о чем подумала: мне просто надо взять документы, чтобы я могла детей вывезти в случае чего.

За три дня до того, как произошел взрыв, все начали массово уезжать. То есть четкой информации, что идет эвакуация не было, просто люди, которые попытались выехать, как-то сообщили, что смогли. Все, у нас больше не было никакой информации.

Не было связи уже очень много дней. Там, где были киевстаровские вышки, можно было выйти и какую-то связь поймать. Но это было на свой страх и риск, тебя могли вот так вот раз — и застрелить. Сделали повязки на руках, чтобы было понятно. Пришли военные и подсказали так сделать. У нас были неоновые серые, светлые повязки на руках у мужчин, которые ходили в магазин, которые стояли на кухне готовили. Чтобы украинские военные понимали, что это наши.

И когда мы бежали, люди массово уезжали. В основном, мамочки с детьми. Люди собирали колонны из частных машин и забивали их битком. Приоритеты — женщины и дети. Когда приезжали семьями, мужчин просто не брали, они могли оставаться там в Драмтеатре. Женщин без детей тоже не брали: в приоритете было вывезти детей. Мы стояли в холле, умоляли кого-то взять хоть как-то. Мне не надо, чтобы я сидела, я на полу буду — только дайте мне вывезти отсюда. Никто — каждый сам за себя. Никто никому не хотел помогать.

Пытались и за день до взрыва выехать, и в этот же день, когда произошел взрыв. Я одну сумку приготовила, думаю, мало ли меня сейчас кто-то заберет, будет хоть что-то из вещей, чтобы детей переодеть — и оставила там. А так взяла только документы. Я даже не подумала взять телефон, чтобы как-то с мужем связаться — он в Польше. Я все там оставила. Кошелек с деньгами. Не жалею — главное, что дети живы.

Мы пришли на Новоселовку, там нас отправили в школу — мы пришли. Нас приютили, детям даже дали место где спать: там были стулья наставлены и застелены деревяшками.

На второй день у Насти стало плохо с желудком, она сутки пролежала, рвало очень сильно, мучилась. На следующий день — у Артема. То есть он и так не доедал, а тут еще он перестал есть. И дней пять он вообще ничего ел. Какая-то инфекция. А чем лечить? Я прибыла в Новоселовку после Драмтеатра — у меня вот такое лицо разбитое. Но все, что они смогли сделать, обработать перекисью и помазать йодом.

Когда я приехала, они говорят: «Тебя муж хоть раз бил?». Я говорю: «Да ну вы что! Он пылинки с меня сдувал, я не знала, что есть такое. Я даже слово «дура» от него не слышала». Нет, говорю, у меня дети росли и не знали, что такое, когда родители ссорятся, они не знают, что такое крики, истерики, вообще никогда!

Когда попали в школу, люди говорили, что привередливые у меня дети — ешь что дают. Я говорю: «Они не знают другого! Они привыкли, не то чтобы на блюдечке с голубой каемочкой, они привыкли жить по-другому». У них все было: любящие родители, питание, которое он сам выбирал. Он встает и говорит: мамочка, я хочу то и то, я хочу голубцы, я хочу пюрешечку. И он с первого дня войны, у меня до слез было… Он говорил: мама, я хочу пюре с котлеткой. Вот каждый раз дают кушать, говорит: пюре с котлеткой, пюре с котлеткой.

Вот сейчас вышли на рынок, и он говорит: мама, купи мне сосиску в тесте и хот-дог. И он с голода сосику в тесте ел! И когда доел, говорит: мама, я наелся. И это капец было просто слышать, что он просто наелся, что он поел нормально. Мечтал просто поесть.

Артем и Настя Дубовицкие за несколько недель до полномасштабного российского вторжения. Фото предоставлено Дмитрием Дубовицким

А дети ходят, его ровесники, разговаривают и спрашивают: о чем ты мечтаешь?  А он говорит: «Я мечтаю, чтобы моя мама была жива и здорова». А другой говорит: «А я хочу, чтобы мы все остались живы здесь».

Дети раньше мечтали о машинке на пульте управления, а сейчас мечтают чтобы просто остались живы!

Дети перестали нормально спать, они постоянно вздрагивают. Вот Артем может сидя спать. Но ему надо, чтобы кто-то был рядом, иначе он не будет.

Подругу увезла ее семья. В убежище пришли и сказали, что она уехала — все. А мы собирались уезжать как бы вместе. Ну и я осталась с этими бабушкой и дедушкой — тетей Лилей и дядей Игорем.

Были машины, частники, люди, которые забирали своих детей на свой страх и риск, вывозили их из Мариуполя. Приехала женщина со своим сыном. Я говорю: «Умоляю вас, пожалуйста, заберите меня с детьми. Я оставлю сумки, если у вас места нет. Я все оставлю только вывезите моих детей».

А бабушка с дедушкой пошли пешком до Володарска Сейчас поселок Никольское . Мы должны были с ними встретиться на выезде из Мариуполя — на заправке возле Старого Крыма. И когда меня привозят, а я их не вижу, — у меня слезы и паника. Я расплакалась на заправке, потому что не знала, как мне уехать дальше.

Женщина, которая меня везла, говорит: «Подожди, мы спросим, может быть их видели». Говорит, всех вывозят на Володарск, поехали туда искать.

Побег из Мариуполя

Дмитрий Дубовицкий

За два дня до войны я уехал в Польшу на работу на завод по изготовлению пластиковых окон. Работал до этого на Азовстали электромонтером, но начались сокращения, стало плохо с зарплатой.

Получается, детей надо подымать. У меня бабушка умерла — дом остался по наследству, в него нужно вкладывать! Надо было деньги где-то искать.

Меня все отговаривали, когда я собирался [ехать в Украину, искать семью]. Только два чужих человека поддержали. Мы пытались искать водителей за деньги, лишь бы вывезли.

Знакомые и родственники говорили: куда ты едешь, тебя пришибут, а ты еще молодой. А я не могу без жены и детей! Я готов руками завалы разгребать, людей нашел, кто поможет. Я их в Польшу отправлю, а сам останусь, потому что дети не должны это видеть.

Получается подруга, с которой моя жена была, выехала из убежища, и позвонила мне. Я был еще в Польше. Ты знаешь, что с Драмтеатром произошло, говорит. А мы были там, в него прилетела ракета. Я думал, они уже все…

Подруга мне сообщила, что жена и дети живы, сказала где находятся.

С Польши ехал через Ковель. Меня бесплатно довезли на машине до Луцка, оттуда я сел на поезд, бесплатно доехал до Днепра. Должен был до Запорожья, но нас в Днепре остановили, потому что начался комендантский час. Нашел таксиста до Запорожья. Только выехали за город, вышел в туалет на заправке, и встретил мужчину. У него написано «Эвакуация дети». Я говорю: «Вы не в Мариуполь?». Он говорит: «В Мариуполь». Говорю: «Возьмете?». Он сказал, возьмет. И тоже бесплатно меня довез. Мы встретили четыре волонтерских автобуса и за ними стали и ехали так всю дорогу.

Я в Мариуполе в убежище приехал, а их там нет. Мне сообщили, что их вывезли в Володарск.

Попросил волонтеров, они меня завезли в то село. Там школа. Я всю школу обошел, и их снова нет. А потом уже, когда уходил, получается, последняя точка… Чисто случайно кофту узнал, она лежала. И заглянул за угол — и нашел семью. Слезы были и радость.

Жена не знала, что я ее ищу. Она собралась приехать в Донецк — к своим бабушке и дедушке. Обратно [оттуда] я бы их не забрал.

Выезжали дальше с волонтерами. Переночевали в селе на российской территории, чтобы не попасть в комендантский час.

Дорога до Запорожья

Виктория Дубовицкая

На каждом блокпосту останавливали. Один вообще подошел просто к машине с пулеметом — показывай. Типа молодые, куда вы выезжаете, тебе в Украине дадут автомат и ты придешь меня стрелять. Я думаю: «Да тебя не стрелять надо, тебе вообще яду подсыпать, чтобы ты медленно и мучительно умирал. Еще и с претензиями такими».

А когда уже пошли совсем молодые пареньки, 18-19 лет, они даже не проверяли, — смотрят и понимают, что 50 метров назад нас уже проверили. Украинские военные паспорта могли у мужчин максимум спросить и все. Не было вопросов.

Виктория Дубовицкая с детьми. Фото предоставлено Дмитрием Дубовицким

Военнослужащие России… Дима вез с Польши пачку сарделек, ну чтобы вдруг там дети будут есть — забрали. И спрашивают: «А у вас чайка не найдется?».

Все в бусике у нас боялись разговаривать. Нас сразу предупредили, чтобы молчали. Особенно, у кого есть родственники военные, чтобы просто молчали. Если им что-то не понравится — они просто перестреляют всех, кто есть в бусе. Мы ехали, двадцать пять человек. Люди на руках, на полу, на стульчиках. Но нам было все равно, лишь бы как-то уехать. Ну, слава Богу, все проехали.

Дмитрий Дубовицкий

Россия прикрывается защитой русского населения. Я вот родился в 1994 году в Мариуполе, я разговариваю по-русски, думаю по-русски, дети мои по-русски. Приехал во Львов — и говоришь по-русски, никто ничего вообще не косится, не кривится. Когда Владимир Зеленский приезжал к нам в город, его спросили, на каком языке надо говорить он сказал: «Все равно». Я, говорит, никого не буду заставлять.

Виктория Дубовицкая

Нас никто никогда не заставлял. У меня бабушка всю жизнь на суржике разговаривает.  Половину слов — русские, половина — украинские. Я в украинском классе училась, брат младший — в украинской. Старший в русском. Не было никогда никакого притеснения.

Мы жили тут замечательно, какой у нас город был!

Я до сих пор не знаю живы мои или нет. У нас настолько большая и дружная семья была — и из этой семьи остались дети и муж.