Отец Василий Вирозуб — священник Православной церкви Украины и настоятель Свято-Троицкого гарнизонного храма Одессы провел в плену 68 дней. 26 февраля его и еще 20 членов экипажа спасательного судна «Сапфир» взяли в плен российские военные возле острова Змеиный. «Сапфир» отправился на остров со спасательной миссией — вывезти тела защитников Змеиного. Россияне захватили остров 24 февраля, в первый день вторжения. После того как с гарнизоном исчезла связь, считалось, что все защитники Змеиного погибли.

Российские военные приказали Сапфиру остановиться у острова и отправили на судно вооруженную группу. После четырех-часовой проверки россияне сообщили экипажу, что их доставят в Севастополь. Команду и пассажиров Сапфира пересадили сначала на военный катер, а затем на буксир «Шахтер» и повезли в сторону Крыма. В дальнейшем их перевезли в Белгородскую область РФ и держали в СИЗО города Старый Оскол.

Вирозуба освободили из плена 5 мая. Долгое время отец Василий не рассказывал об истории пребывания в плену, однако после того, как 30 июля погибли украинские пленные, которых россияне держали в колонии Еленовки, он решил, что молчать нет смысла и подробно рассказал «Ґратам» историю своего плена.

Гауптвахта

В Севастополе нас высадили из буксира, посадили в автозак типа «Бобик» и отвезли на гауптвахту военно-морских сил российской федерации, где держали 11 дней.

Нас разместили в двух соседних камерах. В первой оказался я и капелланы Александр Чоков и Леонид Болгаров, во второй — врач Иван Тарасенко. Общаться с ним мы не могли, поэтому перестукивались, давая таким образом знать, что мы живы.

В камере было две шконки — одно и двухэтажная, туалет, кран с водой. Пить эту воду было невозможно, поэтому мы просили, чтобы нам ее хотя бы кипятили. Воздух в камере был тяжелый, влажный, помещение не проветривалось, постоянно горел свет. Кормили три раза в день, рацион походил на тот, которым кормят военных. Не знаю почему, но у всех были отеки рук. Каждые 15-20 минут через окошко в камеру заглядывал охранник и проверял, что мы делаем.

Сначала нас допрашивали по три-четыре раза в день. Каждый допрос длился один-два часа. Это было два, иногда три человека, которые не называли себя. Помню у одного было звание капитан третьего ранга — майор, другие не имели званий, один был в штатском. Один допрашивает, другой молчит и смотрит в глаза, скорее всего, это был психолог, от чего я испытывал психологическое давление.

Остров Змеиный. Фото: Офис президента

Спрашивали, что я делал у острова Змеиный, кто и зачем меня туда отправил, почему наше судно было полностью заправлено, почему капитан судна двигался не по прямой траектории, почему нас сопровождал дрон, знал ли я, что на острове две тонны тротила, какое отношение я имею к Революции достоинства, кого я поддерживал на президентских выборах 2004 года — Януковича или Ющенко, где я был 2 мая 2014 года во время событий в одесском Доме профсоюзов, какое мое отношение к Степану Бандере, был ли я на Донбассе во время войны, видел ли, как там обстреливают мирное население и откуда прилетали снаряды, и многие другие вопросы о событиях на Донбассе. Еще хотели узнать, сотрудничаю ли я с СБУ и какие задачи от них получаю.

Один из допросов был записан на видеокамеру. В другой раз пришла девушка, которая сказала, что она блоггер из Украины и хочет записать разговор со мной. Она говорила по-украински и пыталась меня разговорить, но я дал понять, что общения не будет. Однажды на допрос пришел представитель ФСБ по линии религии и расспрашивал о Иегове. Спрашивал знаю ли я лично таких людей, взаимодействую ли с ними и тому подобное.

Перед допросами я всегда спрашивал, какой у меня статус, но конкретного ответа не получал. Мне отвечали, что с моим статусом разбираются. Допросы фиксировались в печатном виде, а также рукописным текстом, но читать эти протоколы мне не давали. А требовали, чтобы я их подписывал. Я отказывался, поэтому они находили среди конвоиров понятых, которые фиксировали мой отказ и подписывали протоколы. Защитника или адвоката мне не предлагали.

Лагерь

12 апреля нас погрузили в автозак и отвезли в какое-то морское училище в Севастополе. Нас поместили в небольшое помещение рядом с казармой, где было много людей. Это были наши ребята — пограничники и морпехи со Змеиного, ребята с «Сапфира» и другие. Ближе к вечеру нас отвезли в аэропорт Симферополя, связали руки стяжками и посадили в военный самолет ИЛ-76. Всего летело около 200 человек.

Мы летели приблизительно три с половиной часа. После приземления нас рассадили по большим автозакам, примерно 20 человек в одну машину и отправили в неизвестном направлении. Приблизительно через четыре часа мы прибыли на место. Оказалось, что нас доставили в Шебекино, Белгородскую область.

Когда машина остановилась, нас по очереди вывели на улицу. Двигаться необходимо было быстро, голова вниз, руки за спиной. Было уже темно и очень холодно, чувствовалось, что на улице температура ниже 20 градусов мороза.

Это был палаточный городок, освещение было из прожекторов, конвоиры были с собаками, которых специально на нас натравливали, чтобы мы двигались быстрее. Нас по очереди начали подводить к ближайшей палатке. Требовали назвать себя, после чего обыскивали.

У меня забрали все личные вещи, начиная с кошелька и заканчивая нательным крестиком. Все напоминало фильтрацию: мне присвоили номер 27 и определили номер палатки, где я был. У палатки всех ставили на колени, потом по очереди заводили внутрь.

В палатке была «буржуйка», которую еще не разожгли. В два ряда стояли кровати типа раскладушки. На каждой была подушка и одеяло, всего — 22 спальных места. Когда все вошли в палатку, за нами вошел конвоир, который оставался у входа до самого утра. В туалет не отпускали, еды не давали. Было слышно, как работает техника, как я понял — укрепляли внешний периметр лагеря.

Утром конвоир изменился. В палатку принесли чай, сказали, что нас еще не поставили на учет, поэтому покормят позже. Вечером нам дали рис, который не имел ни вкуса, ни запаха, и был недоварен. «Буржуйка» хоть и горела, но тепла не было, потому что палатка была не подстегана и из нее выдувало все тепло, люди мерзли.

В палаточном городке меня снова допрашивали. На этот раз прокуроры. Они не представлялись, но однажды я услышал разговор конвоиров. Один из них сказал, чтобы другой не заходил в палатку, где проходил допрос, потому что там работают прокуроры.

«Почему Россия не хочет отдать папу?». История защитников острова Змеиный

На допросе мне задавали те же вопросы, что и на гауптвахте. Я не раз говорил, что меня об этом уже допрашивали. Мне отвечали, что видели эти документы, но нужно ответить еще раз.

Через три или четыре дня меня отвели в микроавтобус. Внутри было два человека в балаклавах. По периметру салона были расположены камеры. В центре тоже была камера, которая фиксировала все происходящее. На этот раз вопросы касались информации, найденной в моем мобильном телефоне. Поскольку я капеллан, у меня было много контактов военного руководства [Украины]. Люди, которые меня допрашивали сказали, что если у меня есть такие номера телефонов, то я имею какое-то влияние.

Они спросили хочу ли я, чтобы война закончилась как можно быстрее, и предложили быть переговорщиком. Я отвечал, что конечно хочу, чтобы война закончилась как можно быстрее, но я не имею такого влияния, как они думают, и меня никто не будет слушать. Самое интересное, что они просили, чтобы я стал переговорщиком с их стороны. Это меня очень удивило, ведь как я могу говорить от их имени, это звучало как чушь.

После этого меня больше никуда не вызывали и не выводили, кроме как в туалет. Атмосфера в лагере была очень отрицательна. Лай собак и прожекторы вводили человека в состояние безысходности и обреченности.

18 марта к нам в палатку вошел мужчина в полевой форме с большой кокардой на кепке и погонами генерала. Его окружали охранники. Нам сказали стать полукругом, он представился генералом Александром Кравченко, заместителем министра внутренних дел Российской Федерации. Спросил, как нам было в лагере, хорошо ли кормили, хорошо ли к нам относились. Говорил, что все, что происходит сейчас у нас в стране — это наша вина. Потому что мы позволили «бандеровцам» развиться, что они не могут допустить, чтобы у их границы находилось НАТО.

Потом он обратился ко мне лично и спросил, какой я поп — правильный или нет. Я ответил, что у себя в стране я — правильный. Он спросил почему, я ответил: потому что я православный украинский священник, у которого есть свой томос (Указ предстоятеля поместной церкви. В данном случае, об автономии Православной церкви Украины), а в России такого нет. Потом он спросил, как мне в лагере, на что я ответил, что лучше в «Одессе-маме», чем «в Ростове-папе». Генерал сказал, что жаловаться не нужно, потому что здесь пули и снаряды не летают. Потом добавил, чтобы я не переживал за свою дальнейшую судьбу, потому что теперь я под охраной Российской Федерации. После этого он вышел из палатки, а нас начали грузить в большие автозаки, те самые, на которых привезли.

СИЗО

Три часа нас везли в неизвестном направлении. Когда машина остановилась, мы оказались во дворе СИЗО №2 города Старый Оскол Белгородской области. Нас начали по очереди выводить из автомобиля через живой коридор конвоиров.

Когда я забежал в помещение, нас уже ждали другие конвоиры, некоторых пленных били резиновой палкой. У нас взяли анкетные данные: где взят в плен, место работы, сделали фотографии в профиль и анфас, заполнили какие-то анкеты, читать не давали, показали места, где необходимо подписать, некоторые документы имели вид расписок. Затем сделали дактилоскопические смыва из рук, ладоней, пальцев, мазок из полости рта.

После этого завели в другое смежное помещение, где приказали раздеться, встать на резиновые коврики возле специальных столиков, перебрали личные вещи, кое-что оставили. Приказали раздеться догола, каждого по очереди подстригли, на несколько минут завели в душ. Затем выдали тюремную робу. Я оделся и меня завели в камеру №48, на втором этаже.

Капелланы Александр Чоков, Леонид Болгаров и Василий Вирозуб, 29 августа 2022 года. Фото: Нина Ляшонок, Ґрати

Мы оказались в камере вчетвером, в том же составе, как нас взяли на «Сапфире». В камере СИЗО — две двухъярусные шконки, матрасов почти не было, туалет был отдельный и закрывался. Был умывальник, водой пользовались из крана, есть давали три раза в день. Это была каша или макароны, на обед — первое и второе, в основном это были блюда из капусты. На ужин давали рыбные консервы или рыбную котлету и чай. В камере было окно, так что ее можно было проветривать. Постоянно горел свет, но в день горела одна лампочка, а ночью — другая.

Практически каждый день меня допрашивали, каждый раз это были другие люди. Спрашивали то же, что и на гауптвахте в Севастополе и в палаточном лагере. Примерно 31 марта в камеру вошли конвоиры и забрали меня в карцер. Это была комната в подвале размером два с половиной на четыре метра без окон, без туалета и без умывальника. Эту камеру называли «резинка», потому что она была отделана какой-то резиной, в ней было очень холодно. Перед тем как меня в нее бросить, меня полностью раздели, сняли даже нижнее белье.

В этот же день ко мне в карцер зашли два майора. Они сказали дать показания. Я спросил, какая информация им нужна. Они ответили, чтобы я сам подумал, какая информация им нужна. После короткого разговора они развернулись и ушли.

В карцере мне предлагали есть, но не давали для этого никаких приборов. Пить давали только чай. На вопрос можно ли в туалет, отвечали, что это не предусмотрено и чтобы я все туалетные вопросы решал в самой камере. На следующий день пришли конвоиры, вывели меня и дали белую простыню — я завернулся в нее. Мне приказали опустить голову и подниматься вверх. Я думал, что меня ведут в комнату для допросов, но на этот раз меня завели в «конвоирную».

В комнате было четыре человека — три офицера и еще один человек, который стоял за мной. Они спрашивали о том, что и всегда. Мои ответы их не устраивали. Человек, стоявший позади шесть или семь раз ударил меня кулаком по затылку. Все продолжалось минут 20. Потом меня отправили обратно в карцер.

На следующий день, ближе к обеду, я решил обратиться к начальнику СИЗО, потому что понимал сил находиться в карцере больше нет. Через полчаса меня снова отвели в «конвоирную». Там было два майора, младший лейтенант и подполковник. Позже выяснилось, что это был начальник СИЗО — Алексей Васильевич Гнипов. У них были какие-то документы, целая папка, я так понял, что их подготовили мне на подпись.

Меня спросили готов ли я сообщить то, что им нужно. Я рассказал, что отвечал за капелланскую службу и моими обязанностями были духовное воспитание солдат и обучение христианской этике. Я стоял лицом ко всем четырем и тут один из этих майоров подскочил и изо всех сил ударил кулаком меня в челюсть. Я отлетел к стенке и рефлекторно схватился за лицо. Мне крикнули стоять прямо и держать руки за спиной.

Меня развернули к стенке, сняли с меня простыню и закинули на голову. Два майора взяли левую и правую руки и принялись растягивать их по диагонали вверх по стене. Я почувствовал невыносимую боль в плечах и запястьях рук, голова была вывернута наружу. Ноги начали разводить в стороны, таким образом что я оказался почти на шпагате, и сразу резкая боль в области паха. Я почувствовал сильные ушибы в районе правой почки — это была серия из девяти ударов. Майоры держали меня, чтобы я не упал, бил, скорее всего, младший лейтенант.

Настоятель Свято-Троицкого гарнизонного храма Одессы, священник ПЦУ Василий Вирозуб, 29 августа 2022 года. Фото: Нина Ляшонок, Ґрати

Мне угрожали показать, как у них в России проверяют священнослужителей на гомосексуализм. На секунду меня отпустили и лейтенант ударил меня электрошокером в правую ногу ниже ягодицы, я упал на пол. С угрозами и криками меня снова поставили на шпагат в ту же позу. Руки снова заломили и выкручивали, боль была невыносима. Я не выдержал и крикнул «стоп!». Сказал, что хочу рассказать о генерале. Они остановились, но не отпустили меня. Лейтенант крикнул: «Я знал, я говорил, что поп расколется».

Я сказал, что недавно общался с замминистра МВД РФ генералом Сашей Кравченко. Спросил, известна ли им эта фамилия, но они не ответили. Сказал, что этот генерал обещал, что с моей головы не упадет ни один волос, и я нахожусь под охраной великой Российской Федерации, и я не знаю, что ему говорить во время нашей следующей встречи, потому что я сейчас лысый, а генерал же обещал… После этих моих слов я почувствовал как один из майоров ослабил хватку и меня понемногу отпустили. Второй грубо сказал: «Этот хохол нам еще и угрожает». Позади я услышал голос подполковника, он сказал, что все понял и добавил, чтобы ребята заканчивали, а он идет к себе в кабинет.

Видеокамеру выключили, меня отпустили, и я упал на пол. Мне крикнули подняться. Я встал, снял с головы простыню и обернул ее вокруг себя. Мне еще задали несколько вопросов, но они носили уже более формальный характер, я не отвечал. В то время я увидел что эти ребята растерялись и со злости крикнули мне, чтобы я возвращался в карцер и думал дальше. Конвой отвел меня в карцер, где я пробыл до следующего утра.

На четвертый день, после обеда, дверь карцера открылась, мне бросили тюремную робу и приказали быстро одеться и выйти. Когда я одевался, один из майоров, который на допросе держал меня за руки, сказал что меня отведут в теплую камеру, где мне дадут несколько листов бумаги и я должен буду написать то, что им нужно, иначе я вернусь в карцер.

Меня отвели в камеру №12, дали бумагу, и я начал писать. Описал всю свою историю достоверно с самого начала — как зашел на борт «Сапфира», до того момента, как попал в плен. Отметил, что никаких законов я не нарушал, находился на территории независимого государства Украина, откуда меня вывезли в Российскую Федерацию. Также я написал две жалобы. Первую — на имя начальника СИЗО, вторую — генеральному прокурору РФ. В обеих жалобах я сообщил, что в отношении меня применяется насилие и я подвергаюсь пыткам со стороны сотрудников СИЗО с целью предоставления показаний.

На следующий день меня вызвали в комнату для допросов. Когда я вошел, там был тот же майор. Он спросил, как мои дела и написал ли я то, что они просили. Я ответил что написал, но с собой не взял, ведь никто меня не предупредил. Майор позвал конвойного и приказал ему принести мои рукописные записи. Через некоторое время он вернулся, в камеру он не заходил, но я услышал, как он метнулся и сказал «охренеть». Больше ко мне он не заходил.

Через некоторое время в кабинет для допросов зашел капитан восточной внешности и сказал заполнить опросник, в котором было только три варианта ответа: «да», «нет», «безразлично». Вопросы были типа: как вы относитесь к расколу московского патриархата, к Степану Бандере, и знаете ли его местонахождение, как вы относитесь к деятельности «Правого сектора» и так далее. Потом меня вернули в камеру.

Настоятель Свято-Троицкого гарнизонного храма Одессы, священник ПЦУ Василий Вирозуб, 29 августа 2022 года. Фото: Нина Ляшонок, Ґрати

На следующий день вошел подполковник медицинской службы и сказал, что проводит санитарную проверку. Он сделал мне замечание, что в углу камеры была паутина, и сказал, что напишет на меня рапорт о нарушении режима. Через некоторое время окошко камеры открылось и кто-то из конвоиров приказал мне встать с кровати и перебросить матрас на второй этаж, потому что на нем запрещено сидеть. На меня составили еще один рапорт о нарушении. В этот раз за то, что я без разрешения администрации изменил расположение спального места. На следующий день меня отправили на 15 суток в карцер.

На шестнадцатый день меня перевели в одиночную камеру, где я пробыл трое суток. Меня вновь выводили на допрос с применением полиграфа. На вопросы нужно было отвечать «да» или «нет». Я ответил на все.

Освобождение

5 мая, во второй половине дня, конвоиры сказали мне собирать вещи и выйти. В одном из кабинетов мне отдали мою одежду, я переоделся. Пришли два работника СИЗО с видеокамерой, на которую я сказал, что не имею к ним никаких претензий. На голову и глаза мне надели шапку и завязали скотчем, на автомобиле доставили к самолету. Сначала грузовым самолетом меня переправили в Симферополь, затем снова завязали глаза и увезли в сторону Херсонской области. Обмен проводился в районе взорванного моста, переходили под мостом. После обмена на автобусе меня доставили в Полтавскую область в город Новые Санжары.